Татьяна ЭЙСНЕР
г. Вецлар, Германия
Член жюри НОМИНАЦИИ «ПРОЗА»
ГДЕ ТЫ ТЕПЕРЬ?
Женщина расплатилась с водителем у церкви, стоящей в дальнем конце села в окружении полуразвалившихся старых домов, которые уже лет двадцать как были покинуты хозяевами и заколочены, и, подхватив с заднего сиденья «Жигулей» маленький рюкзачок, вышла из машины. Постояв немного, она пошла вниз по улице и через пару минут оказалась перед домом, почти полностью скрытым за стеной разросшегося бурьяна и кустами сирени. Три окна, выходившие на улицу, были забраны посеревшим от дождей горбылем, из под которого кое-где виднелись грязно-синие завитки отслоившейся краски наличников.
Приезжая раздвинула заросли и, осторожно ступая, стала пробираться к дому. Под одним из окон она провела рукой по четвертому снизу венцу и нащупала когда-то и кем-то вырезанные перочинным ножиком буквы: «Н.К.». Тонкие пальцы с ноготками под перламутровым лаком вздрогнули и провели по буквам раз, еще раз и еще.
- Здравствуй, - сказала женщина тихо. – Это я...
Она завернула за угол и пошла вдоль стены. Крыльцо и дверь. Женщина пошарила рукой за наличником двери, вынула ключ, открыла висячий замок и вошла в сени.
Скособоченный пол, широкие не струганные доски низкого потолка, моток пыльных веревок на гвозде. Она взялась за дверную скобу и потянула на себя тяжелую дверь. В кухне было почти темно, только тоненькие лучики света, сочившиеся сквозь щели между горбылями, резали серый воздух на толстые ломти. Женщина осмотрелась: большой стол, пара стульев, обитых белесым от старости и пыли дерматином, огромная облупленная печь, умывальник.
Она открыла двустворчатую дверь в комнату: комод, шкаф, печка, голые панцирные сетки железных кроватей, круглый стол и продавленный диван. Сумрак, паутина, пожелтевшие газеты, на полу – хрупкая россыпь дохлых мух. Постояв несколько минут, приезжая вышла из комнаты, аккуратно прикрыла двери, через кухню направилась в сени, взяла в углу лопату и вышла на улицу.
Женщина завернула за угол дома и сквозь крапиву и чертополох начала продираться к полусгнившему стволу черемухи, торчащему у остатков забора. Там она долго стучала лопатой по земле то в одном месте, то в другом, пока штык не царапнул по камню, затем расчистила землю над плоским обломком белого песчаника, вывернула его и принялась осторожно копать. Вскоре острие лопаты вновь наткнулось на что-то. Женщина присела на корточки и стала руками выбрасывать землю из ямки. Зашуршал полурассыпавшийся от времени полиэтилен и она достала из земли большой пакет, стряхнула с него комочки глины, вытерла руки платком и вернулась к дому. Вынула из рюкзачка газету, расстелила ее на приступочке крыльца и начала разворачивать пакет. Под полиэтиленом оказалась потрескавшаяся оранжевая детская клеенка, потом еще несколько слоев полиэтилена, перепревшие газеты и, наконец, альбом для рисования в коричневом переплете. Женщина перевернула покоробленную сыростью обложку. С пожелтевшего листа смотрела вдаль девочка с бантом в волосах и кисточкой в руке...
***
Ташка боком сползла с табуретки:
- Не хочу больше...
- Не хочешь – не ешь. Иди, только потом куски не таскай, - равнодушно сказала мать, загребая ложкой по оббитому дну обливной миски.
Бабушка молча катала в почти беззубом рту кусок плохо проваренной картошки. Ее выцветшие, когда-то сочно-синие, глаза, отрешенно глядели поверх стола, поверх голов немногочисленного семейства, куда-то сквозь старый посудный шкаф и бревенчатую стену...
- Дак девка-то голодная осталась! - спохватилась бабушка, когда Ташка полупрозрачным перышком выскользнула в пахнущий старым деревом сумрачный воздух сеней. – И так скелет скелетом!
- Я ее уговаривать не собираюсь, - бросила мать. - В следующий раз колупаться не будет – все съест. А то: «Картошка невкусная, лук горький...». А добро не пропадет – Витька подчистит.
Лопоухий тринадцатилетний Витька, с утра пропадавший где-то с соседским Толькой, торопливо глотал, откусывая большими кусками сыроватый черный хлеб и, шмыгая, частил ложкой - хлебал окрошку.
***
Ташка бежала по узенькой тропке между картофельных кустов, размахивая полулитровой баночкой, к которой Витька приспособил ручку-петельку из мягкой алюминиевой проволоки. И теперь это уже не баночка, а маленькое ведерко, в которое удобно собирать землянику. А ягоды на угоре, на солнцепеке, наверно, поспели - совсем недавно зеленцы, были уже краснобокие.
Угор – он рядом, почти сразу за огородами, за небольшой луговиной. Там, среди можжевеловых, пряно пахнущих кустов, на маленьких, горячих от солнца полянках так здорово играть в домики, мастерить «секреты» и просто валяться в низкой траве и следить за жучками и козявками!
На угоре, над кустами, дрожал прогретый воздух и пахло спелой земляникой. Ташка побежала на примеченную несколько дней назад ягодную полянку (там точно она сможет набрать целую баночку!) и чуть не сбила с ног идущую ей навстречу Ольгу – девчонку из Витькиного класса.
- Привет, Ташка! Тоже по ягоды? Так, дорогуша, опоздала! Я здесь с утра - уже весь угор обошла, смотри! – хвастаясь, она подняла вплотную к своему длинному веснушчатому носу литровую баночку – почти полную! - Спишь долго. Кто рано встает, тому бог подает, - сказала Ольга назидательно, закинула на спину растрепавшуюся рыжую косу с запутавшимися в волосах можжевеловыми хвоинками и, поводя плечами как взрослая, пошла в сторону своей одворицы, где на лужайке возле бани мекала и трясла рогами привязанная к колышку противная, как сама Ольга, бодучая коза Маруська.
Ташка все-таки походила среди кустов, но Ольга поработала на совесть. Ягод на полянках осталось совсем мало, набрала чуть-чуть - в баночке даже дно не закрыло.
Ташка легла на полянку. Со всех сторон ее заслоняли колючие стены и только солнце с вершины синего купола смотрело на нее. Ташка раскинула руки и зажмурилась. Сквозь багровые веки лились ослепительные лучи и в висках стучала кровь. Откуда-то в мозгу всплыли слова: «Секунды бьют сквозь веки пламенные...» Что это? Стихи? Где-то читала? Или сама придумала? А дальше что? Или это конец стихотворения?
Ташка снова прислушалась к пульсирующему току крови. И снова: «Течет невидимое время... сквозь веки сжатые...». Ташка резко села и открыла глаза – багровое в глазах перемешалось с черным: «Мгновения, как статуи...» и через секунду, после возвращения в глаза света и всех цветов, снова: «Спасение? Проклятие?»
Ташка ошарашенно оглянулась: зной, пропитанный ароматом земляники и можжевельника, тек над угором, в мареве дрожали крыши домов и церковная колокольня. Ташка поднялась, отряхнула подол от нацепившихся хвоинок и побрела домой, бормоча под нос странные, забредшие в ее голову слова. Дома Ташка открыла свой альбом и записала то, что бормоталось:
«Течет невидимое время сквозь веки сжатые -
Мгновения, как статуи.
Неотвратимые, как гости каменные,
Секунды бьют сквозь веки пламенные.
Течет невиданное время, а веки – сжатые!
Спасение? Проклятие?»
***
- Наташ, ты кем хочешь быть, когда вырастешь?
- Хочу быть такой же красивой, как тетя Юля!
- Да ты будешь еще красивее, - рассмеялась бабушка. – Кем работать-то собираешься?
- Я рисовать хочу и музыку сочинять... Знаешь, бабуш, у меня в голове много песен разных, только без слов, а иногда и со словами. Крутятся, крутятся, а потом исчезают. Вот если бы я ноты знала, я бы музыку записывала. Или если бы у нас магнитофон был такой, как у директора школы, я бы на него их напевала. Наверное, песни сочинять у меня не получится. Тогда буду картины рисовать. Хочешь, покажу, что у меня в альбоме есть?
Бабушка опустила вязание на колени:
- Ну-ка, неси-неси!
Ташка притащила альбом.
- Вот, смотри: это я! – на первой странице была изображена девочка в профиль, с большим бантом на голове и кисточкой в руках. – Это называется автопортрет, когда художник сам себя рисует, - пояснила Ташка.
- А что, похоже! – удивилась бабушка. – Даже про веснушки не забыла!
Ташка перевернула страницу:
- А это наш дом. Только он красивее, чем на самом деле, потому что мне так больше нравится. А это Пират, только не больной и старый, а здоровый и сильный – мы ведь его вылечим, правда? А это Витька с Толькой – они самокат делают, а меня прогнали. Смотри, я за кустом с Пиратом. Видишь, они большие, а я вроде совсем маленькая, но на самом деле, я ведь не такая - это просто так рисовать надо, если человек далеко. Закон такой есть, называется перс-пек-тива, это я в книжке прочитала. А это ты – несешь пучок морковки с огорода... А это мы с ребятами играем в «Ноги от земли», а Толька не успел на забор залезть и упал на спину, а ноги вверх задрал, и Колька Бармин – он водил – разозлился... А это колодец-журавль под горой, узнаешь? А это снова я, в принцессином платье, а это – мое королевство и замок... А это, - Ташка открыла новую страницу, - я сегодня написала. Это у меня просто так в голове появилось... Бабуш, а это что, стихи?
Бабушка поправила очки и прочитала про себя, шевеля губами, написанные крупным детским почерком неровные строчки.
- Стихи, причем какие-то взрослые. Точно - сама придумала? Может, где-то прочитала?
- Не знаю, вроде нигде такого не читала. Наверное, сама...
Бабушка закрыла альбом и отдала его внучке.
- Учиться бы тебе в городе, девка. Там и музыкальная школа есть, и художественная, и танцевальная, и библиотеки большие с хорошими книжками. А здесь... – бабушка вздохнула и подняла с колен вязание. Потом, помолчав, добавила: - С пенсии карандашей тебе куплю и красок. Да надо с учительницей по рисованию поговорить, как из отпуска вернется, может, хоть она позанимается с тобой...
***
Негромкий скрип двери, осторожные шаги... Ташка открыла глаза. Утро еще только просыпалось – в окна сочился слабый серый свет. Мать крадучись шла к своей кровати.
- Ма-ам? Ты где была?
- Гуляла... – мать осторожно присела на край Ташкиной постели. – А ты чего не спишь? Ночь еще, спи...
От ее платья пахло влажной травой и чем-то незнакомым.
- Ма-ам, ты курила?
- С чего ты взяла?
- Пахнет...
- Это не я. Дяденька там был один, он курил, - мать было привстала, но потом снова опустилась на Ташкин топчанчик. Из ее спутанных волос упал на одеяло увядший клеверный листок.
- Наташа, - сказала она странно серьезным голосом, - ты бы хотела, чтобы у тебя появился папа?
- Только пусть это будет дядя Коля! Или такой как он! – неожиданно для себя выпалила Ташка.
Дядя Коля – муж материной сестры тети Юли – он такой веселый! Он – бывший моряк-подводник, он – герой! У него нос картошечкой, железный зуб и седые виски, хоть он еще и не очень старый – 30 лет. Он рассказывал, что однажды в походе их подводная лодка сломалась и потонула. Они долго лежали на дне, и люди уже стали задыхаться, но потом лодку отремонтировали и все спаслись, только почти все матросы поседели, а один дяденька даже сошел с ума. А дядя Коля не сошел, потому что он сильный! Это точно он лодку починил, только об этом не рассказывает, потому что скромный. Он здорово поет морские песни, носит тельняшку, угощает Ташку пузырчатым лимонадом и смеется раскатистым смехом.
- А если не будет такой, как дядя Коля?
- Тогда не хочу... А где мой папа? У меня же есть папа? Почему он с нами не живет?
- У него другая семья...
За печкой скрипнула пружинами бабушкина кровать. Мать метнулась в свой угол и нырнула под одеяло, как была, в платье...
***
- Бабуш, а почему люди умирают?
- Стареют и жить устают.
- А ты устала?
- Устала, деточка.
- И скоро умрешь?
- Ох, скорей бы!
- Почему? Ведь жить так хорошо! Столько всего интересного на свете! Ты уже все-все видела?
- Нет, конечно же, далеко не все...
- И не хочешь посмотреть?
- Не хочу.
- Почему?
- Всего все равно не увидишь – и ста жизней не хватит. Да и ничего в моей жизни не изменится, если я еще что-нибудь новое увижу...
- А вот я все-все-все на свете хочу посмотреть! Везде хочу побывать! И на Северном полюсе, и в Африке, и на Луне! И жить буду долго-долго, никогда не устану, никогда не постарею и никогда не умру! Не умру, ведь правда?
- Правда, девочка, правда...
***
- Шлюха!!! – приглушенно вскрикнула на кухне бабушка. Ташка и Витька одновременно проснулись и подняли головы.
- Мама, тише...
- Опять всю ночь со своим хахалем обжималась? Днем дрыхнешь, дома палец о палец не ударишь, а ночью шляешься! Сучка подзаборная!
- Детей разбудишь...
- А-а! Вспомнила! Про ребят своих вспомнила! А еще одного в подоле принесешь – и опять мне, старухе, на шею?!? Тварь! Людям в глаза глядеть стыдно! Бухгалтерша, партийная – и таскаешься с кем попало! Смотри - выгонят с работы за аморалку!
- Я в отпуске, что хочу, то и делаю, а он – не кто попало!
- Ага, принц заморский! Кобель командированный!
- Замуж зовет...
- А детей твоих куда?
- У тебя пока поживут, потом заберу, как квартиру в городе получим.
- И когда это будет? Квартиры люди десятилетиями ждут! Да и нужны ему чужие дети?! Эдак они при живой матери сиротами вырастут! Нет уж, дудки! Нет! Не-ет! Через мой труп, голубушка, замуж пойдешь! Ребятишек сначала подними, а потом крути хвостом, сколько хочешь!
- Мне уж 36! Кому я потом нужна буду!
Хлопнула входная дверь, быстрые шаги матери под окном приглушила влажная от утренней росы тропинка. Бабушка тяжело вздыхала и всхлипывала на кухне.
Ташка и Витька, не глядя друг на друга, опустили головы в подушки.
***
Мать вернулась к обеду, когда дома никого не было. Витька с Толькой пропадали на речке, а Ташка с бабушкой с утра ушли за земляникой. Она вытащила из кладовки большую старую сумку и стала, как попало, бросать в нее свои вещи: два крепдешиновых цветастых платья, приталенный пиджак с плечами, вязаную бордовую кофту, две пары туфель, белье, несколько флаконов духов, пакет с бигуди, большой платок из козьей шерсти...
Ташка и бабушка вошли в избу, когда мать суетливо пыталась застегнуть сумку, не попадая замками-защелками в металлические скобки.
- Куда?
- Ухожу! Сколько можно т-терпеть твою тиранию! – мать подхватила так и незастегнутую сумку и, заметно покачнувшись, шагнула к двери.
- Дак ты еще и пьяная! И с алкоголиком, поди, связалась?! Никуда не пойдешь! – бабушка заслонила дверь спиной.
- Пусти-и! – мать бросила сумку и попыталась оттолкнуть бабушку от дверного проема. Бабушка, не задумываясь, ударила мать по голове бидончиком с земляникой, та не удержалась на ногах, упала и стукнулась головой об угол табуретки. Из разбитого лба на катящиеся с сухим шорохом по полу красные капельки ягод брызнула кровь.
- Отоспись сначала! Потом поговорим! – крикнула бабушка и бросила в лицо дочери полотенце.
Мать тяжело поднялась, прижимая тряпицу к ране, качаясь, прошла в комнату и упала на кровать.
Ташка смела рассыпанные и подавленные ягоды, принесла ведро воды и стала замывать пятно на полу. Вот так, целый день по кустам и буеракам лазили, устали, а Ташку еще оса в ногу ужалила и - вот, пожалуйста...
- Наталья! – хрипло позвала из комнаты мать.
Ташка перешагнула через порог:
- Чего?
- Воды принеси и коробку с таблетками!
Ташка набрала в кружку воды, поставила ее на стул рядом с материной кроватью, принесла коробку с лекарствами из шкафа.
- Голова болит?
- Болит.
- Меньше водку пить надо!
- И ты т-туда же: нотации читать?! Подпевала бабкина! Уб-бирайся!
- Ма-ам...
- Уб-бирайся!!! И дверь зак-крой!!!
Ташка вышла из комнаты и осторожно притворила за собой дверь. Потом домыла на кухне пол, выплеснула с крыльца грязную воду, сполоснула в бочке с дождевой водой руки и вспотевшее лицо. Бабушка сидела на приступочке крыльца и теребила, мяла в пальцах подол линялого ситцевого платья. Ташка пристроилась рядом с бабушкой, лицом к заходящему за крыши домов солнцу.
- Чего мать-то?
- Воды попросила и таблеток, голова, говорит, болит.
- Ну-ну...
- Бабуш, чего она с нами жить не хочет?
- Ничего-ничего, никуда она не уйдет... Не думай про это – мала еще...
Пират, старый пес с поседевшей мордой и вислыми ушами, вылез из конуры, потянулся, зевнул, приковылял к крыльцу и улегся в теплую пыль у Ташкиных босых ног. Девочка опустилась на корточки и стала выбирать репьи из собачьего хвоста. Пес недовольно морщил черные губы, но терпел.
- Пойдем-ко, Наташ, пока не стемнело, капусту да огурцы польем, а там поужинаем да на боковую. Завтра с утра прополешь грядку с луком у забора, а Витька пусть воды в бочку из колодца натаскает, да у поросенка вычистит, скажи ему, если я забуду...
- Ладно, - сказала Ташка, напоследок почесала доверчиво подставленное Пиратом брюхо и направилась в огород.
После ужина бабушка сказала:
- Будем сегодня в клети спать, постели перенеси.
Ташка зашла в комнату и поняла, почему бабушка решила перебраться из избы на вольный воздух - в комнате стоял тяжелый запах перегара. Ташка перенесла постели в клеть и разложила матрацы прямо на полу.
Дети уснули быстро, а бабушка долго ворочалась и что-то тихонько бормотала про себя, как будто с кем-то спорила, чего-то доказывала и, похоже, даже плакала...
***
- Ма-ам, вставай, обедать пора!
Ташка трясла мать за плечо, но та не просыпалась – неподвижно лежала лицом к стене.
- Ма-ам, ну вставай! – Ташка попыталась повернуть мать, голова со всклоченными волосами покачнулась на подушке, и девочка увидела полуприкрытые веками тусклые глаза и тягучую ниточку зеленоватой слюны, сочившуюся из уголка рта.
Загремела по полу сбитая со стула кружка, хрустнули под ногами рассыпанные по полу таблетки.
- Мам?! Бабуш! Ба-абуш!!!
Витька сбегал за фельдшерицей. Та даже щупать пульс не стала – только взглянула в застывшие белесые глаза на сером отекшем лице:
- Еще ночью, видать, умерла.
Потом фельдшерица увидела опрокинутую коробку с лекарствами - несколько упаковок от снотворного были пусты.
***
Хоронили через три дня. Гроб криво стоял на куче выброшенной из могилы земли. Провожать покойницу пришло немного народу: бабушка, Витька и Ташка, приехавший накануне дядя Коля (мамина сестра тетя Юля осталась в городе с недавно родившимися близнецами Васькой и Мишкой) и секретарь колхозной партогранизации. На скамеечке у соседней могилки равнодушно курили четыре мужика, у их ног лежали лопаты и ящичек с гвоздями и молотками; рыжий мерин, запряженный в телегу, щипал траву возле кладбищенской ограды.
После нескольких минут тягостной тишины пожилая парторгша подошла к Витьке. Негромко сказала:
- Витя, попрощайся, - и легонько подтолкнула его в спину. Парнишка подошел к гробу – длинный, нескладный, с прозрачно-розовыми, торчащими ушами, постоял секунду рядом и отошел в сторону, спотыкаясь о комья сырой глины.
- Наташа...
Толчок в спину. Ташка сделала несколько шагов вперед. Ей было страшно, но она пересилила себя и последний раз взглянула в лицо матери – незнакомое, опухшее, пугающе-черное. Душный запах смерти шел от гроба, от огромной пасти могилы, несмотря на жаркое утро, тянуло холодом. Ташка опустила глаза и дрожащей рукой положила на грудь матери несколько сорванных по пути на кладбище ромашек с уже поникшими от жары венчиками.
Потом подошел дядя Коля, постоял, покачал головой.
- Анна Матвеевна, - громким шепотом окликнула парторгша стоящую чуть в стороне бабушку. – Анна Матвеевна!
Бабушка подняла голову, поправила седую прядь, выбившуюся из-под черной капроновой косынки, и, не сходя с места, сухо сказала:
- Закрывайте!
Мужики дружно бросили чинарики и встали со скамейки, один из них поднял стоящий у его ног ящичек.
- Погодите!
У ворот кладбища затарахтел и смолк мотоцикл, незнакомый высокий человек торопливо шагал, почти бежал к раскрытой могиле.
- Погодите!
Запыхавшись, он остановился у гроба, какое-то время смотрел на мать, потом вынул из кармана пиджака маленькую коробочку, достал из нее тоненькое колечко, желтым светом блеснувшее на солнце. Мужчина отвернул покрывало с груди покойницы, взял негнущуюся правую руку матери и попытался надеть колечко на распухший безымянный палец. Колечко продвинулось только до второго сустава и застряло. Красное от жары и спешки лицо незнакомца неприятно передернулось, он оттолкнул неживую руку, отчего Ташкины ромашки соскользнули на могильную глину и, резко отвернувшись, зашагал к брошенному в пыли мотоциклу.
Мужики закрыли гроб крышкой и деловито застучали молотками, топча кирзачами рассыпанные цветы...
***
Без материной кровати, накануне разобранной и вынесенной в сарай, комната была чужой и неуютной. Ташке показалось, что страшный могильный дух висел и здесь. Она открыла окно и дверь. Витька уперся худым плечом в шифоньер и задвинул его на опустевшее место. Переставили стол и диван. Ташка вздохнула с облегчением: старая комната постепенно исчезала, размывая тягостные впечатления последних дней; легкий сквозняк мягко шевелил занавески, наполняя дом запахами горячей пыли и свежего сена. Девочка принесла из огородной бочки степлившейся на солнце воды и принялась наводить порядок.
Вечером, после поминок, дядя Коля сказал:
- Вот что, мать, двоих ты не потянешь. Мы тут с Юлей решили одного из твоих ребят забрать, только вы уж сами разберитесь, кто поедет, кто останется. Если бы не наши мальчишки, мы бы, конечно, всех бы вас к себе перевезли, да ведь сама понимаешь – хрущевка-полуторка...
- Понимаю, – спокойно кивнула бабушка. – Конечно, с одним мне здесь полегче будет, спасибо... А кто останется, надо подумать...
У Ташки перехватило дыхание. Поехать в город! Вот было бы здорово! Жить с любимым дядей Колей и тетей Юлей, самой красивой на свете! Там квартира на третьем этаже с ванной и балконом! Там можно записаться в художественную школу или в музыкальную! А можно сразу в обе! Там можно кататься на троллейбусе! Там можно каждый день есть мороженое и пить шипучий лимонад!
Она посмотрела на бабушку. Та сидела на своем стуле в торце стола со сложенными на коленях кистями рук – грубыми от работы и коричневыми от загара. Бабушка раньше всегда казалась Ташке высокой, плечистой, решительной, а сейчас она была какой-то невзрачной, поникшей в своем сползшем с седых волос платочке и вытянутой кофте с разномастными пуговицами, маленькой-маленькой, меньше Витьки и, пожалуй, даже меньше нее, Ташки. Бабушка смотрела в пол и чуть заметно раскачивалась из стороны в сторону, как будто что-то убаюкивала внутри себя.
Из сеней послышалось негромкое цокание: старый Пират, стуча отросшими когтями по половицам, подошел к открытой двери и со вздохом улегся, положив тяжелую седую голову на выщербленный порог. Он часто моргал, шевеля белесыми бровями над покрасневшими слезящимися глазами.
- Я останусь, - вдруг сказала Ташка.
***
Витька уехал в конце августа. Ташка, бабушка и Пират проводили его до остановки, посмотрели, как он влез в белый, заляпанный грязью, рейсовый ПАЗик, как сел на заднее сиденье и помахал им оттуда рукой.
Они смотрели, как автобусик катился под горку, как исчезал за поворотом, как облако рыжей пыли, поднятое шинами, медленно оседало в придорожных кустах.
- Пошли, - сказала бабушка. Пират с готовностью тряхнул ушами с видимым усилием переставил лапы. - А ты, парень, мог бы и дома посидеть, а то у нас для тебя костылей нет!
Пес поднял голову и удивленно пошевелил бровями, как бы говоря: «Разве вас, баб, одних можно оставить?»
***
Наступила осень, Ташка пошла в пятый класс. Жизнь покатилась привычной чередой: учеба, работа по дому, сон... Зима, весна, лето, осень...
После восьмого класса Витька поступил в училище и перешел жить в общежитие, потому что у тети и дяди родился еще один ребенок. Витька приезжал на каникулы, копал картошку, пилил дрова, что-то приколачивал в доме, делал все быстро и сноровисто. Бабушка суетливо семенила вокруг него, всплескивала руками, вытирала глаза и говорила радостно:
- Мужик, какой мужик-то у нас вырос!
Витька, действительно, вытянулся и раздался в плечах. И даже уши уже не топорщились и не светились розовым.
Пират почти ослеп и оглох, и бабушка переселила его из конуры во дворе под стол на кухне. Там пес пыхтел, вздыхал и тоненько взлаивал, суча во сне опухшими в суставах ногами, наверное, видел себя молодым, крепким и белозубым.
***
Через три года, в начале лета, в день, когда Ташка сдала последний экзамен за восьмой класс, и, радостно подпрыгивая, неслась с домой, чтобы похвастаться очередной пятеркой, Пират, шатаясь, выбрался из-под стола, через открытую дверь вышел в сени, скуля от боли, медленно спустился с крыльца и побрел через огород, через луговину, мимо угора, к лесу. Ташка увидела его провисшую спину среди лютиков и побежала следом.
- Пират, ты куда? Пират!
Пес остановился, опустив голову.
- Пошли домой, старичок... – Ташка стала гладить собаку, трепать тихонечко за ушами, но Пират только слабо шевельнул хвостом, вывернул голову из-под ее ладони и снова упрямо поковылял к лесу.
- Пират!..
Серая тень исчезла в высоких папоротниках.
Плача, вернулась девочка домой.
- Ба-абуш! Пират в лес ушел! Слышишь, бабу-у-уш!
Бабушка лежала на своей кровати за печкой.
- Ушел? Значит, время свое почуял... – чуть слышно выдохнула она.
- А ты что лежишь? Устала?
- Устала, Наташа, так устала... Устала... Иди, дай... дай мне... отдохнуть…
Ташка тихонько вышла из избы и села на приступочку крыльца.
«Почему люди умирают? - всплыло в памяти. – Стареют и жить устают...»
- Ба-а-бу-у-у...
Когда плакать уже не стало сил, она зашла в дом и осторожно приоткрыла дверь в комнату. Бабушка лежала на спине и уже не дышала. Ташка долго стояла рядом с ее кроватью, потом закрыла бабушке глаза, сложила руки на груди и, как живой, поправила изголовье.
***
Через день приехал вызванный телеграммой Витька.
После похорон, организованных правлением колхоза, соседка купила у ребят поросенка и кур.
- Дом пока не будем продавать. Кому нужна развалюха в глухомани? Только на дрова, – рассудил Витька. – А в нашей жизни еще всякое может случиться.
- А мне что теперь делать? – спросила брата Ташка. – Я в девятый класс хочу, я же отличница...
- Если бы я работал... а так придется тебе тоже в училище идти. Присмотрим в городе какое-нибудь, где стипуха побольше да где общагу дают – туда и поступишь, а уж потом можешь и в институт.
Уладив дела, солнечным июльским утром брат и сестра стали собираться в дорогу. Ташка вынесла из чулана материну сумку с защелками и сложила туда свои вещи: одежду, учебники, кое-какую посуду. Витька настоял взять подушку и одеяло – их завязали в узел.
- Кое-что из мелочей можно оставить, мы же еще сюда приедем - картошку-то выкопать надо? - и заберем, - сказал он, наблюдая за Ташкиными попытками уместить покомпактнее вещи в сумке.
- Да, а если мальчишки дом подожгут? Было уже здесь так, - пробормотала Ташка, которая как раз держала в руках свой альбом.
Она на минуту задумалась. Альбом. Он уже весь заполнен. Только последняя страница еще чистая. Последняя страница – последний день в этом доме, последний день старой жизни... Ташка, сунув альбом подмышку, вышла из избы.
Пока Витька заколачивал горбылем окна, Ташка что-то копала в огороде под черемухой. Наконец, она вернулась и поставила лопату на место – в угол сеней. Витька запер дверь, засунул ключ за наличник, ребята взяли вещи и пошли к шоссе.
Осенью они не приехали – учились. У них началась по-настоящему другая жизнь... Овощи с огорода собрала соседка.
***
Женщина открыла последнюю страницу альбома. Там была только одна короткая запись: «2 июля 1974 года. Сегодня мы уезжаем».
Чуть ниже стояла подпись: «Н.К., 14 лет, село Красное».
Женщина невесело улыбнулась и убрала альбом в рюкзачок. Потом подошла к стене дома и вновь притронулась пальцами к вырезанным буквам. Поколебавшись, она взяла лопату и ударила по серой от старости поверхности бревна, раз, еще раз и еще, с каждым разом все сильнее и сильнее, пока серые буквы не исчезли под размочаленной древесиной.
Женщина выбралась из плотных зарослей сорняков на дорогу, отцепила репьи с ветровки и джинсов, закинула рюкзачок за плечи и, не оглянувшись, зашагала к выходу из села. На шоссе, за околицей, первая же проезжающая по направлению к городу машина скрипнула рядом с ней тормозами.
***
Вечером пошел дождь – жизнерадостный, обильный, теплый. Тяжелые капли глухо стучали по замшелой тесовой крыше, шлепали по глянцевым листьям сирени, звенели по лезвию лопаты, брошенной у оплывшей от времени завалинки. К утру репейник и чертополох расправили примятые стебли, торжествующе подняли к солнцу колючие головы и вновь закрыли плотной стеной старый дом.
Как будто здесь никого и не было.
2007 г.
